Начало творческой биографии Дмитрия Дидоренко довольно типично для периода конца 80-х – начала 90-х годов, поры широкого интереса к изобразительному искусству, его выхода к массовому зрителю и покупателю. Талантливому студенту Харьковского художественно-промышленного института удалось достаточно быстро и прочно завоевать внимание многих любителей и профессиональных знатоков искусства.
Им было создано около 700 акварелей, графических работ пером и тушью, которые разошлись по частным коллекциям Украины, России, находятся собрании 19 зарубежных стран. Живописные городские пейзажи Харькова, Крыма, решенные в несколько необычном, фантастическом ракурсе, серия комиксов с массой занятных, ювелирно отработанных деталей – все это имело спрос. Одна из ранних графических работ «Высоты» с тех лет находится в Донецком художественном музее.
Этот многообещающий период творчества резко оборвался при драматических обстоятельствах. В годы армейской службы художник приобрел профессию сапера. Представляется, что не только романтика, но и что-то еще другое привело художника в состав поисковой экспедиции, занятой обнаружением мин периода Второй мировой войны на харьковской земле, их обезвреживанием и перезахоронением солдатских останков. Возможно, это другое – сформированное или даже наследственное чувство долга или просто судьба. В любом случае у профессии сапера есть своя печальная статистика, и в результате несчастного случая, спасая других, Дмитрий потерял зрение. Произошло это в июле 1991 в предместье Харькова во время проведения поисковой экспедиции и погребения не захороненных останков солдат, погибших во Второй Мировой войне.
Возрождение к творчеству началось при прозаических обстоятельствах, с телефонного звонка давнего знакомого заказчика, беседы о творческих планах и предложение вскоре устроить выставку прежних работ. Речь зашла и о новых работах, о новых планах. Так и появилась цель, наполнившая жизнь смыслом и чувством востребованности.
– Я ведь точно знал, что в этом капонире неучтенных мин нет. Мы все там облазили с миноискателем, – рассказывает Дмитрий. – А она, видимо, выбилась из глубины воронки, где остальные мины обезвреживали, и притаилась. Когда я снял оцепление и мы с ребятами пошли смотреть, что и как, вижу: лежит она и, будто собака, зубы скалит. Чувствую: вот-вот взорвется, уже поползли мелкие трещинки. А дальше – как в замедленной съемке: я на нее прыгаю, но не долетаю полметра. Меня отбрасывает взрывной волной, ребят тоже. Но они встают, а я нет. Причем вижу себя со стороны, лежащего, будто кричу парням: не трогайте, ему же больно! А потом медленно так возвращаюсь в свое тело.
Пилотка в клочья, дерево за мной сломалось пополам, 78 осколков в тело вошло, два из них навылет. Потом врачи и военные саперы, которые приехали разбираться, говорили, что после такого выжить нельзя.
– Дима, а все-таки почему тебя потянуло заниматься таким рисковым делом? Ты что, в армии сапером был?
– Нет, сначала служил в Прибалтике, потом под Москвой в резерве Генштаба, где все солдаты с высшим образованием. А потом был «Поиск», харьковский центр патриотического воспитания, куда приходили те, кто вдоволь не «настрелялся», но военное дело знал. Мы искали взрывоопасные предметы, останки солдат (и наших, и немецких) – их до сих пор находят тысячами. Я и сейчас числюсь инструктором «Поиска». Многие ребята это дело не бросили. Да и я бы не бросил, если б не ранение…
– Может быть, стремление быть «на передовой» – это у тебя фамильное? Сужу опять же по картинам, по аннотациям к ним. В своих работах ты даже прадедов вспоминаешь, которые были военными.
– Да, один прадед по матери в начале века возил почту из Тифлиса в Грозный, а это и в те времена было занятием опасным. Прадед по отцу бился на фронтах в первую мировую войну, дослужился до хорунжего, имел медаль «За храбрость», два Георгиевских креста, затем весь бант. А в тридцатых его осудили как классового врага. Дед Петр Григорьевич оборонял Москву, а в конце войны въехал в Берлин на «тридцатьчетверке», как на белом коне.
Я часто об этом думал, когда работал над графической серией «Русская тема»: «Три наших защитника – это спокойствие, терпение и уверенность». Но защита Отечества – дело святое, а война сама по себе – большая глупость. Так думают все нормальные люди на свете. Особенно те, которые на войне потеряли близких.
– Правда ли, что у твоих близких были похожие драмы с потерей зрения?
– Правда. Двоюродный прадед стал незрячим в Цусимском сражении, но сумел выплыть и не потеряться в жизни. Два его сына погибли в Великой Отечественной. Еще один родственник сравнительно недавно работал на металлургическом заводе. И, когда в цех привели школьников на экскурсию, защитил их от брызг лавы. Ослеп. Но тоже не сдался, стал педагогом высшей школы, даже диссертацию защитил.
– А тебе когда пришла мысль вернуться к профессии художника?
– Осенью 1991 года, месяца через два после ранения. Позвонил старый друг, предложил устроить выставку прежних работ. А почему, собственно, только прежних, подумал я. И назвал новую работу «Самый длинный путь начинается с первого шага». Но тогда к кистям еще не притрагивался, работал пером и тушью. Только на пятнадцатой картине увидел цвет и понял, что я владею краской, а не она мной. Собственно, и по жизни так должно быть у каждого человека, иначе все неудачи можно на судьбу списать, как будто он, человек, тут ни при чем.
Знаете, чему я больше всего радовался за последние годы? Когда на конкурсе художников имени Куинджи получил звание лауреата. Не самому лауреатству, а тому, что конкурс проходил под девизами и жюри не знало, что среди авторов есть незрячий.
– Тебе сейчас сны снятся?
– Еще какие! Яркие, цветные, звонкие, даже с запахами. Я часто теряюсь – где сон, где реальность. Не думаю, что Бог дал человеку просто так треть жизни проспать. Поэтому я сны обдумываю, выуживаю из них информацию, сюжеты, даже гуляю по ним. Это раньше мои сны были похожи на фильмы ужасов, а с тех пор как вернулся к рисованию (по специальности ведь я дизайнер), вполне могу ими управлять. По сну можно быстрее перемещаться, чем на машине, попасть в нужное место и видеть, что захочешь.
– Твоя картина «Тема сна» – об этом?
– Я этот сон регулярно вижу: на большом пустыре – арка с воротами. Забора вокруг нет, но обойти эту арку я почему-то не хочу. Иду прямо под нее и будто вступаю в другое знание, состояние. Это некий ритуал, потому что дальше сон заканчивается. И я понимаю, что все идет правильно, что бояться нечего.
– Почему ты заговорил о страхе? Ты же не побоялся накрыть собой мину.
– Если идешь по тонкому льду, то боишься провалиться. А есть люди, которые ходят по траве, и травинки под ними не гнутся. Нас с детства приучили, что огонь жжет, лезвие режет – это обыкновенный страх. Когда я сажусь за стол работать, у меня нет страха, что я не так нарисую, как надо. Срабатывает внутреннее зрение. Я не только знаю, в каком месте у меня находится нужная краска, а вижу все пространство картины. Будто телевизор включил – сначала на нем рябь, полосы, а потом возникает четкая картинка. Это и есть внутреннее зрение, дальше мне никакой поводырь не нужен.
Меня часто спрашивают, как другие органы реагируют на то, что я перестал видеть. Предлагают что-то понюхать, пощупать. Но за несколько лет после ранения я не стал по-другому ощущать запахи, звуки. Получаю всю информацию через внутреннее зрение. Подсказка, совсем небольшая, нужна, но потом эта сжатая информация расползается в сознании, как лужица на полу.
Мне ведь всякое предлагали – и книги с выпуклым шрифтом, и собаку-поводыря, и палку. А я предпочитаю красивых девушек. Уверен: когда инвалиды растворяются среди полноценных людей, они лучше себя чувствуют, чем объединившись в артель. Поэтому я и зарабатываю себе на хлеб самостоятельно. Конечно, можно попросить деньги для выпуска комплекта открыток у спонсора. Но если и получишь десятую часть требуемой суммы, то все равно будешь чувствовать себя униженным и долго ходить с их рекламой на лбу.
У меня много всяких «корочек» российских и украинских творческих союзов. Вот если бы мне английская или испанская королева вручила какой-нибудь орден, чиновники, уверен, с гордостью говорили бы, что это они меня вырастили. Но пока квадратный метр выставочной площади в Москве стоит полсотни долларов, добывать эти деньги тоже приходится самому. Поэтому я и говорю до свидания тем, кто пытается меня учить, в какой технике работать, какие темы и краски выбирать, почем продавать свои работы. Сейчас из двухсот пятидесяти картин у меня осталось только пять. Наверное, я выгляжу неуживчивым, но директоров я не любил еще со школы. Зато всегда ценил друзей. У меня для них всегда есть время, хотя работаю 10-12 часов в сутки.
– Дима, и все же в каком возрасте ты впервые понял, что хочешь стать художником?
– Осознал, что буду художником уже после того, как это поняли все. В детском садике. Первый учитель искусства – Член Союза художников Украины Михаил Иванович Дементьев. Сейчас он в Израиле, ему за 70.
– А что помогает создавать картины. Что тебе необходимо для этого? Например, какое-то особое настроение, время суток?
– Для создания картин необходим микроклимат, грубо говоря, нежелательно, чтобы по голове кто-то ходил. Пагубно, как правило, влияет отсутствие необходимых условий или материала. Все остальное – дело желания. А оно у меня, как видите, не прошло даже после потери зрения. Время суток роли не играет, зависит от вышеописанных факторов.
– Работа в какой технике больше всего привлекает (если отбросить в сторону вопрос «трудоемкости» и «трудозатратности» каждой из них) – акварель, гуашь, масло, может быть, пастель, уголь, карандаш?
– Акварель, иногда тушь, перо. Тут я – как рыба в воде. Все остальное, несмотря на хорошее образование, требует длительного и углубленного изучения.
– Как «находится» тематика картин?
– Скорее не я нахожу сюжеты, а они меня. Можно даже сказать точнее, они стоят в очереди на мой стол, где создаются и рождаются. А я их вижу готовыми слайдами в воображении. Конечно же, сюжеты пропускаются через мою жизнь, события, мой характер, поэтому чужими или плагиатом я их не могу назвать. Но что я не тужусь в размышлениях, как это выглядит – это точно. Моя техника – гуашь, картон.
– Есть кто-то или что-то, тебя вдохновляющее?
– Надо подумать... Чем больше я шевелюсь, действую или, наоборот, созерцаю, делая паузы, ну, в общем, живу, тем больше мне что-нибудь навевает. Я должен подавать признаки жизни. А с этим у меня всегда было все в порядке. Вот я и пользуюсь этим.
– У каждого художника в его творческой жизни существует любимая картина, самая желанная, самая выстраданная, в общем – главная. Написал ли ты свою главную картину…
– Мое мнение, что если человек выбрал, создал или уже отметил главную картину своей жизни, то следующее, что он будет делать, наверное, писать завещание и продумывать свою похоронную процессию. Мне, вроде бы как, рано. А решение, какая же из них, скорее, примет общественность. Но я этого не очень жду. Потому что, моя Картина, она всегда будет впереди и далеко, как солнце. Пусть и греет оно меня.
– Звучит прозаично, но что для тебя именно сейчас означает живопись?
– То, что заставляет сесть с кистью за работу, и есть важный элемент, составляющий общее представление о живописи. В него входит еще степень профессиональности. Если вы хотите ее обрести, вам никто не сумеет помешать, и через некоторое время вы или ваше окружение будет отмечать вашу профессиональность. Для меня живопись, кроме этого, это еще и хлеб, предназначение на земле, возможность жить дальше так, как я хочу, а не так, как получается, и перспектива в будущем. Все это дает очень много сил. Когда-то в детстве я много подражал художникам-передвижникам, много работал самостоятельно, где-то у меня были неплохие учителя, где-то вовремя похвалили, а, бывало, и ставили подножки. Но все это дало результат. Необходимо лишь одно – желание.
– Чем кроме живописи ты еще занимаешься?
– Я люблю путешествовать. Мой второй город – Гурзуф. Вообще, Крым для меня – это легкие. Мне нравится природа, лесостепи Харьковской области. Я часто с друзьями выбираюсь на барбекю. Готовлю мясо, мое фирменное блюдо – курица в фольге, фаршированная черносливом, рисом и шампиньонами. Люблю радовать друзей этим. Мой дом – это постоялый двор, в котором бесконечные вечеринки, музыка, декламации, просмотры картин и много-много смеха. Я занимаюсь историей. Изучаю судьбы своих предков, это очень увлекательно. Узнав про явление своих родственников много сотен лет назад, невольно уверуешь в наследственность, с которой уже ничего не поделаешь. Кроме того, до недавнего времени – нумизмат и филателист. Я люблю хорошую музыку, коллекционирую, слушаю ее, редко рисую в тишине. В общем, я разноцветный и обобщить себя довольно сложно.
– Что, по-твоему, главное в жизни?
– Видеть результаты своей работы. Чувствовать необходимость людям быть понимаемым. Знать о верности своих решений. Я ведь вижу то, что рисую, также четко и разборчиво, как и другие. С той лишь разницей, что я при этом не пользуюсь глазами, а пользуюсь сердцем.
Автор Микола Сухомлин
Статтю опубліковано
8 вересня 2010